Необычайно яркое для того времени года солнце живописно садилось над городом. Стоял ранний вечер 5 апреля 1992 года, некоторые жители Сараево слушали оперу, а вдоль реки Миляцка прогуливались влюбленные парочки. На следующее утро город проснулся и увидел на улицах трупы.
По общему признанию, напряженность нарастала больше месяца, пока политики и фашисты политизировали случившееся на свадьбе убийство, сея ненависть и раздор. Но никто не ожидал, что до этого дойдет. Как европейский город, столь богатый культурой и развивающийся, мог стать ареной для столь кровавого насилия? Всего за одну ночь Сараево стало олицетворением этнического раскола, ультранационалистического ража, политического "племенизма" и бессмысленного экстремизма.
В событиях последних дней в Великобритании просматривается ряд параллелей. Саутпорт стал синонимом Сараево в том смысле, что снова средь бела дня крошечное экстремистское меньшинство пытается политизировать жестокую трагедию и раздуть ее настолько, что последствия прокатятся по всей стране. Это уже не просто протест - речь идет о насилии, терроре и открытом запугивании.
Под гражданской войной традиционно понимался внутренний конфликт, когда некая вооруженная группировка пытается отобрать власть у государства. Поэтому некоторые заранее отмахнутся, возразив, что до гражданской войны Великобритании еще далеко - но нам не следует почивать на лаврах. В конце концов, попомните поучительные примеры из истории: гражданскую войну в США и ее английскую предтечу 1642-1651 годов. Из этой донельзя британской бойни и родилась современная теория суверенитета, изложенная в "Левиафане" Томаса Гоббса. Он не только выдвинул ныне всеобще известную мантру о том, что политика немыслима без безопасности, а та, в свою очередь, - без государства, но и сформулировал ее стержневую мысль - позднее подхваченную Максом Вебером - что лишь государство имеет право на насилие.
С этой точки зрения гражданская война оспаривает эту монополию и право государства применять силу для поддержания порядка. То, что первыми мишенями зачастую становятся полицейские на баррикадах, - отнюдь не случайность. Но где та черта, которую нужно перейти, чтобы гражданская напряженность вылилась в войну? Начиная с семидесятых годов критически настроенные мыслители, такие как Мишель Фуко, пытались перевернуть логику гражданской войны, утверждая, что это государства всегда ведут тайную борьбу с группами меньшинств. Благодаря этому появились такие понятия, как "структурное насилие". Образ гражданской войны как процесса, сопряженного не только с резней и кровопролитием, но и любым насилием и социальной напряженностью вообще, таит в себе массу достоинств. Однако опасность такого рассуждения кроется в том, что если гражданская война вообще во всем, то ее как бы и нет вовсе.
Если Сараево ясно показало новые контуры гражданской войны с этнической точки зрения, то в Сомали, Мексике и позже в Руанде стало понятно, что гражданская война уже не связана с отдельными движениями, чья единственная цель - захват власти. Это безграничное насилие приобрело глобальный характер, начиная с 11 сентября и разоблачило полный нигилизм определенных этнических доктрин. При этом стало очевидно, что границы между расой, религией и политическими убеждениями далеки от однозначности.
С тех пор политическое насилие в мире все больше обусловлено этническим расколом, а это значит, что проблема гораздо глубже упрощенных объяснений, вращающихся вокруг расы. Разумеется, есть очевидные пересечения между расой и национальной принадлежностью, но эти вопросы отнюдь не взаимоисключающие. Неспособность признать это мешает нам полностью осознать причины и предложить подобающие решения.
За три десятилетия после вспышки насилия в Югославии мир, безусловно, изменился. Политический ландшафт Великобритании заметно отличается от эпохи начала девяностых: мы настолько разделены напряженностью в социальных сетях, что, как показали события последних дней, еще легче поддаемся на провокации дезинформаторов и онлайн-генералов в штатском. Это сопровождалось американизацией всей нашей политической системы, когда во главе угла поставлена перформативность - равнозначность слов и поступков. Демонстративность (что характерно, и насилия, и последующего возмущения) выхолостила подлинный смысл происходящего, а сложные линии самовосприятия и этнической принадлежности были сведены к грубым карикатурам на основе расы, пола, гендера и других навязанных нам категорий.
Так, категория расы сама по себе мало что говорит нам о привилегиях человека или его политических и религиозных убеждениях. Вот почему все постулаты насчет "белизны" бессмысленны (как и их опровержения): они не объясняют ни почему многие чернокожие и азиаты в США поддерживают Дональда Трампа, ни почему неофашистскую организацию Proud Boys ("Гордые парни") возглавил Энрике Таррио, афрокубинец по происхождению. Мы не должны забывать об их пародии на бунт на Капитолийском холме, поскольку это костюмированное представление доказало, что такие движения в действительности даже не намерены тягаться с государством. Вместо этого их враги - их же соотечественники, которые вкладывают иной смысл в то, что значит быть американцем.
В отличие от Великобритании, в Америке идея гражданской войны уже некоторое активно муссируется. Захватывающий фильм Алекса Гарленда "Гражданская война" произвел такой эффект во многом благодаря правдоподобию. Гарланд раскрыл одну из главных истин гражданской войны: ее опыт отнюдь не универсален. В гражданской войне далеко не каждая улица превращается в поле битвы. Насилие всегда компактно сосредоточено. Живым напоминанием об этом нам послужат полыхавшие в минувшие выходные улицы Белфаста. С точки зрения беспристрастных наблюдателей этот город десятилетиями балансировал на грани гражданской войны, но при этом оставался вполне пригодным для жизни - даже несмотря на то, что из-за этнических разногласий пришлось возвести реальные стены. Белфаст также учит, что линии этнических разногласий не статичны, а постоянно сдвигаются.
Как нам следует реагировать? Многие поспешно осудили участников насилия в минувшие выходные, подчеркнув его бандитский характер и обвинив в его разжигании персонажей вроде Томми Робинсона (националист, антиисламский активист, сооснователь и бывший лидер патриотической "Лиги английской обороны". - Прим. ИноСМИ) или Найджел Фарадж. При всех моих симпатиях этому порыву - беспорядки были противозаконными, гнусными и паразитическими по своей сути - не должно ускользать от внимания, что ими двигала четко определенная этнонационалистическая идеология. После 11 сентября мы неизменно задавались вопросом: "Почему они нас так ненавидят?". Сейчас же самое время спросить себя: "Откуда в Британии так много ненависти?
Основное объяснение, звучащее в исследованиях глобальных конфликтов с середины девяностых годов, донельзя просто: главная причина насилия - бедность и нищета. Мысль, что экономическая отсталость опасна, продвигается всеми без исключения международными организациями и гуманитарными группами, которым поручено смягчать конфликты и насилие. Разумеется, некоторые районы Великобритании отчаянно бедны. А еще они страдают от многих лет жесткой экономии, долгосрочных последствий Брексита и непомерных расходов на карантин в пандемию коронавируса. То, что в этих районах зреет и выплескиваются наружу гнев, уже достаточно веская причина для глубоких размышлений. Но сводить все к вопросу экономики было бы опрометчиво.
Одной из лучших книг о росте экстремизма и о том, как скромное меньшинство может изменить ход истории, стала "Психология масс и фашизм" Вильгельма Райха, опубликованная в 1933 году - в год, когда Гитлер пришел к власти. Райх призвал нас выйти за рамки упрощенческих объяснений. Вместо этого он призвал отринуть внутреннего фашиста, который сидит в каждом из нас. Любой из нас может возжелать власти и насилия и научиться принижать, стыдить и запугивать других. Фашизм как таковой не сосредоточен исключительно на левом или, наоборот, правом фланге политического спектра. Представитель любого самосознания или этноса может стать фашистом - как и любой может стать мирным и гостеприимным.
Несмотря на возмущение радикальных современных пуритан, ни в "английскости" как таковой, ни во флаге Святого Георгия или любых других символических атрибутах нет ничего априори фашистского. Все дело в том, как именно они мобилизуются и служат ли они насильственным средствам.
И снова мы должны обратиться за советом к истории. Как показал Райх, как только фашистские помыслы вырываются на свободу, вся политика низводится до вопросов выживания. Мы наблюдали это не раз только за минувшие выходные, когда риторика о выживании - от защиты детей до сохранения привычного образа жизни - приводила к нападкам на полицейских и поджогам библиотек и консультационных центров. Призывы к насилию особенно убедительны в те лихорадочные моменты, когда вопросы суверенитета переходят в повседневную плоскость. И, что еще опаснее, высвобождение этого насилия создает условия, в которых приходится выбирать жесткие позиции.
По счастью, британское общество в целом не вооружено, и насилие в основном удается сдержать. Но это отнюдь не значит, что ситуация не может измениться. По всему миру бушуют гражданские войны из-за обострившихся этнических разногласий, которым достаточно одной искры, чтобы пламя охватило целые общины и даже нации. Великобритания активно борется с этими силами, но ситуация может усугубиться. Было бы глупо рассчитывать, что мы настолько цивилизованы, чтобы это в принципе было исключено.Потенциал гражданской войны вшит в саму ДНК всех этнических конфликтов, словно спящий демон, и когда ее пламя разгорается, неизвестно, куда оно может перекинуться.
Профессор Брэд Эванс - глава кафедры политического насилия и эстетики в Университете Бата. Автор книги "Как черна моя долина: бедность и запущенность в постиндустриальном сердце страны"
